Следующие дни сохранились в моей памяти, словно смутные видения. Я смог вернуться в Калгари только в 5 утра на следующий день, а вернувшись, сразу отправился спать. Я вовсе не спал, после того как услышал печальную новость, и не хотел появляться в доме Хартов смертельно уставшим – я хотел подставить плечо родителям. Я не мог избавиться от мысли: «Что случилось с тобой, малыш Одже?»
Предыдущей ночью мрачный Джим Росс сидел за столом комментаторов на ППВ Over The Edge в Канзас-Сити и не мог найти в себе силы рассказать телезрителям, что произошло в ринге, а камеры снимали только зрителей в зале.
— Это все по-настоящему, — говорил Джим. – Голубой Блэйзер, известный как Оуэн Харт, должен был эффектно появиться на ринге, как супергерой. Но что-то пошло неправильно… это не сегмент рестлинга… это не часть сюжета…
Спускаясь на тросе из-под крыши арены, Оуэн неожиданно упал с 24-метровой высоты грудью на канаты в метре от стойки ринга, канаты отбросили его на спину в середину ринга. Он лежал там несколько минут, пока бригада скорой помощи пыталась вернуть его к жизни, но безрезультатно.
Я подъехал к дому Стю в 11 утра. Никогда еще в доме Хартов не стояло такое грустное настроение. Только старый, побитый питбуль Дина, Лана, выбежала поприветствовать меня. Я подумал, что Оуэн улыбнулся бы новости, что старый пес пережил и Дина, и его.
Толпа репортеров окружила меня, когда я подошел к крыльцу. Стю сидел во главе кухонного стола и рассматривал фотографии с Оуэном. Одной рукой я взял его огромную лапу, а другую положил на его плечо. В гостиной отдельными группами сидели и плакали внуки Стю, пока члены семьи давали интервью. Мама извинилась перед группой репортеров и подошла обнять меня, плача и крепко прижимая к себе. История о смертельном трюке Оуэна облетела новостные издания всего мира, и все они задавали вопрос, не зашел ли про-рестлинг слишком далеко.
Пока Оуэн погибал в Канзас-Сити, Марта собирала вещи, готовясь к переезду в их новый дом мечты, расположенный напротив бывшего Clearwater Beach. Оставив переполненный прессой дом Хартов, я поехал навестить ее. Я был поражен ее самообладанием. Она уже позвонила знакомой юристке по имени Пэм Фишер и спросила совета. Я посмотрел новости с Мартой, там показывали Дэйви, который впервые за долгое время выглядел хорошо. Я не мог поверить словам Дэйви, что смерть Оуэна была несчастным случаем, и никого нельзя в ней винить. Какое право имел Дэйви решать, кто виноват, если полиция до сих пор расследовала этот случай? Потом Дэйви поклялся, что вернется в WWF и выиграет пояс в память об Оуэне.
Я оставил Марту и отправился навестить своих детей. Оуэн был самым близким дядей для них, и, как остальные внуки Хартов, они приняли это происшествие близко к сердцу. Возможно, к счастью, дети самого Оуэна, Одже и Афина, были слишком малы, чтобы понимать, что их папочка больше не вернется. Когда Джули начала успокаивать меня, я разревелся прямо на крыльце дома. Почему-то я считал себя виновным в смерти брата.
Благодаря моему опыту общения со СМИ, Марта попросила меня общаться с прессой от имени ее семьи. После смерти Оуэна я попросил Марси на время перебраться в Калгари, чтобы управлять моими делами; я купил ей билет на следующий же рейс из Нью-Йорка. Я принял участие в Good Morning America в 4 утра (по времени Калгари), сидя в гостиной Стю с Мартой и родителями. Я приехал небритый и измотанный. Там присутствовали адвокаты Марты, чтобы проследить, что никакие слова не усложнят ее юридических взаимоотношений с WWF, и я решил обратить внимание на то, как далеко наш бизнес ушел от тех времен, когда два атлета рассказывали историю на ринге, используя только свои тела. Профессиональный рестлинг превратился в войну рейтингов, наполненную опаснейшими трюками и грязными сюжетами. Оуэн не был каскадером, очевидно, кто-то в компании не понимал, что они делают. Я сказал, что уже давно должен был появиться профсоюз рестлеров. Если бы у нас был профсоюз, существовали бы официальные различия между рестлингом и трюками, а те, кто получал бы травму, мог бы рассчитывать на компенсации.
Тем временем Винс оставил мне несколько сообщений, умоляя перезвонить ему. Я не мог заставить себя позвонить ему, пока не узнаю, какую роль Винс сыграл в гибели Оуэна.
Утром в четверг, 27 мая, Марта попросила меня отправиться с ней в аэропорт, чтобы встретить самолет, доставивший Оуэна домой. Мы видели, как закрытый гроб, завернутый в канадский флаг, ставили в катафалк. Следующим утром я заглянул в гроб и увидел Оуэна, лежащего со связанными на груди руками. Это человек не был похож на него. Когда я поцеловал его в щеку, мне показалось, что мой брат превратился в фарфоровую куклу. Гладя его волосы, я спрашивал: «Эх, Оуэн, о чем ты думал?»
Я, наконец, решился и попросил Карло организовать мне встречу с Винсом в парке, на скамейке с видом на реку Боу, где я провел столько времени, думая о предательстве Винса. Вскоре к моему дому подкатили три лимузина, и я отправился в парк. Один местный полицейский рассказал мне впоследствии, что Винс нанял его и нескольких копов под прикрытием, на случай если я выйду из себя. Очевидно также, что Винс прицепил потайной микрофон: коп сказал, что слышал каждое слово нашего разговора и был поражен моим самообладанием.
Весь май в Калгари было холодно, фоном для нашей встречи было темно-синее небо с пепельно-серыми, набухшими, злыми облаками, которые вскоре могли разразиться дождем. Винс был одет в длинный, тяжелый плащ. Он крепко хлопнул меня по плечу, обнял и попросил прощения за все: «Это худшее, что когда-либо случалось в бизнесе, и произошло это с самым лучшим парнем в истории бизнеса».
Он спросил, стоит ли ему навестить Стю, но я предложил подождать до окончания похорон. Я лишь час назад вышел из дома Хартов, где Брюс и Элли требовали прикончить Винса, но я решил не рассказывать ему об этом. Когда я спросил, что произошло, он ответил, что не знает подробностей, потому что сам тогда находился в гримерной. Я сказал, что, судя по всему, Марта подаст на него в суд. Я честно сказал ему, что, если он хочет что-то сказать, пусть говорит, иначе лучше оставить эту тему. Он понял меня и выдохнул с облегчением.
Я сказал, что нельзя было продолжать шоу после смерти Оуэна. Он ответил, что никто не знал, что делать, все были в шоке; они боялись, что зрители поднимут бунт, если шоу остановят. Это показалось мне смешным; я сказал, что если бы Шейн упал из-под потолка, Винс бы мгновенно остановил шоу. Он посмотрел на реку и просто сказал: «Мы не знали, что делать».
Мне не понравилось, что они повторяли эти моменты на шоу, а также не понравилось Raw, прошедшее на следующий день после смерти Оуэна, когда у скорбящих рестлеров не было выбора, кроме как обнажать свои сердца перед публикой в прямом эфире ради рейтингов. Я заметил, что, чтобы отдать дань уважения Оуэну, достаточно было показать лучшие матчи в его карьере.
Потом я вздохнул и сказал Винсу, что этого бы не случилось, если бы я остался в компании. Оуэн всегда просил у меня совета, а я бы отверг такую глупую идею на корню.
В итоге Винс признался, хотя я не знал, верить ли ему:
— Не проходит и дня, когда я не жалею о том, что сделал с тобой. Ты должен вернуться и закончить карьеру у меня. Я мог бы дать тебе пояс… Я могу придумать сюжет для тебя к завтрашнему утру.
Я ответил, что не представляю, как вернуться на ринг теперь, кроме того, я только что продлил договор с WCW на два года.
Мне показалось, что Винс был искренен, когда спросил, может ли он мне чем-то помочь. Когда я еще работал на него, мы обсуждали выпуск видео-коллекции «Лучшее из Брета Харта», но после Монреаля это стало казаться невозможным. Теперь, когда Винс запер все записи на каком-нибудь отдаленном складе, у меня не было никакой карьеры:
— Ну, для меня много значило бы, если бы я получил доступ к своим видеозаписям и фотографиям, когда мне нужно было бы…
Он перебил меня:
— Все, что хочешь.
— Я не хочу лишиться своей истории. Не хочу, чтобы меня забыли…
— И спрашивать не стоило. Все, что хочешь, — замахал он руками.
В итоге я поблагодарил его и сказал, как много для меня значит этот простой жест, особенно, учитывая сложившиеся обстоятельства. Если полиция признает невиновность Винса, возможно, и я смогу простить его.
Просидев два часа на скамейке в парке, обменявшись историями об Оуэне и даже умудрившись немного посмеяться (как-никак, мы были знакомы 14 лет), мы пожали руки и разошлись по своим машинам.
Рестлеры WWF, а также большая часть обслуживающего персонала и офисных работников предприняли длинный перелет до Калгари, чтобы присутствовать на похоронах Оуэна. Raw на 31 мая уже записали, но Nitro выходило в прямом эфире, поэтому Эрик оставил мне сообщение, где извинялся, что не может присутствовать на церемонии. К чести Халка, он прибыл в город тихо, без громогласных заявлений.
Утром в понедельник, 31 мая, я поднялся из-за кухонного стола, где дописывал окончание прощальной речи для брата, и отправился прогуляться. Небо в Калгари было таким же серым, как и мое настроение, и периодически оно орошало землю слезами. Вернувшись, я надел свой лучший костюм и отправился к Стю, чтобы присоединиться к автоколонне. Возле дома Стю уже стояла дюжина отполированных до блеска белых лимузинов, в которых рассаживались одетые в черное Харты. Я был раздражен тем, как Элли и Диана провожают Винса под руки в лимузин Стю; на мой взгляд, Винс еще не заслужил прощения.
Атмосфера среди родственников была напряженной. До меня дошли слухи, что Диана разозлилась из-за того, что я больше других выступал по телевидению на той неделе. Брюс огорчился, что Марта запретила ему произносить речь на церемонии. А Смит, написавший в честь Оуэна стих, был раздавлен, когда Марта не разрешила прочесть его. Марта попросила выступить Росса и меня, кроме того, она попросила, чтобы я рассказал несколько легких историй про Оуэна, перед тем как она выступит со своей прощальной речью. К несчастью, все, что я делал по просьбе Марты, еще больше настраивало родственников против меня. Я вовсе не хотел давать столько интервью для телевидения после моей смерти, и я боялся выступать на шоу Ларри Кинга сразу после похорон. Я хотел остаться один и предаться скорби, как любой другой человек.
Колонна машин росла с каждой милей, сверху кружили вертолеты прессы и полиции. Рестлеры WWF ехали в автобусе с плакатом «ОУЭН, ТЫ НАВСЕГДА В НАШИХ СЕРДЦАХ». Этот плакат дал мне понять, что Винс рассматривает эти похороны как очередную попытку устранения последствий его ошибок, чем как дань уважения моему брату.
Это были одни из крупнейших похорон в Калгари – люди стояли на всем маршруте колонны, кто-то был одет в парадную одежду, кто-то стоял, склонив голову или подняв высоко плакат. Полиция Калгари, одетая в парадную форму, перекрыла главные улицы и предоставила эскорт из мотоциклов до поминальной часовни McInnis & Holloway, которая была окружена тысячами людей разных возрастов и образов жизни. Часовня вмещала только 300 человек, поэтому для персонала WWF устроили отдельную комнату с трансляцией церемонии, а для людей на улице была установлена система громкой связи.
Я помню только чередующиеся молодые и старые расстроенные лица. Близкий друг Оуэна, Крис Бенуа, стоял рядом с Киллером Ковальски, Фанками, Миком Фоли, Тэйкером, Бэд Ньюсом, Джерико, Хантером, Чайной и многими другими.
Мне отчетливо запомнилась искренняя клятва, которой Марта закончила прощание: «Еще наступит час расплаты. Это мое последнее обещание Оуэну. Я не подведу его!»
Оставшиеся шесть братьев Хартов вынесли гроб Оуэна из часовни. Это была самая тяжелая ноша в жизни каждого из нас.
Процессия свернула к кладбищу Queen’s Park, где я когда-то давно стряхивал листья с надгробных плит и принял решение попробовать свои силы в этом сумасшедшем мире рестлинга. Слезы подступили к моим глазам, когда я увидел, как армейский офицер, одетый в парадную форму, стоял по стойке смирно, отдавая Оуэну честь.
Когда тело Оуэна предали земле, автоколонна отправилась в дом Хартов, где собрались друзья и члены семьи со всего мира. Вскоре ко мне подошел Пэт Паттерсон. Он хотел сказать, что ничего не знал о том, что произошло в Монреале, но он сразу заткнулся, когда я спросил: «А где ты был, когда они вытащили на ринг карлика, одетого, как я?»
Наконец, приняв участие в шоу Ларри Кинга из гостиной Марты, я отправился домой, совершенно без сил. На крыльце своего дома, среди целого леса из присланных цветов и прочей растительности, я нашел посылку от Карло. Я открыл коробку и нашел внутри окровавленный костюм Голубого Блэйзера, принадлежавший Оуэну. Я взял окровавленную голубую маску, которую срезали с лица брата, и вспомнил, что именно я когда-то предложил Оуэну выступать в маске. Я взял плащ и ушел прочь от запаха цветов на долгую-долгую прогулку.
Стих, написанный Смитом в честь Оуэна:
«Когда ты был с нами,
Все было по-другому, лучший из братьев.
Только на небе знают, почему пришла твоя очередь,
И мы верим, что ты ждешь нас там.
Я вкушаю запах лилий и роз, и читаю каждую искреннюю открытку,
И испытываю большое горе.
Что сказано, то пережито,
А что услышано о твоем величии, то навсегда останется в скорбящих сердцах тех,
Кто присутствует на этом мрачном собрании.
Я пишу этот стих уже 13-й час Оуэн,
Ища слова признания и уважения,
И я чувствую твое чистое и милое присутствие.
Оуэн, я знаю,
Что твоя душа осталась в нашем доме.
К несчастью, я потерял больше, чем члена семьи, после смерти Оуэна».
Утром в среду я со слезами на глазах читал в газете статью о похоронах брата, слушая, как Том Петти поет о комнате на вершине мира, с которой он никогда не спустится вниз. На следующий день я должен был отправиться в Миссури с Мартой, Пэм Фишер и Эдом Пипеллой, еще одним юристом Марты из Калгари. Я не опасался поддерживать Марту, которая хотела заставить WWF жестоко заплатить за крушение ее жизни и смерть мужа. Кто-то должен был меня уверить, что Оуэн не был убит каким бы то ни было образом. Я поклялся, что буду поддерживать Марту, что бы ни случилось, но я не мог остановить остальных Хартов от выступлений в прессе на тему смерти Оуэна.
Меня приехали навестить дети, и их игры поднимали мое настроение. Я вспомнил, как Оуэн, когда мы приземлялись в Калгари, хватал свои баулы и бежал по трапу, едва только открывались двери самолета, потому что Марта и дети всегда ждали его в аэропорту. Я пролистывал Calgary Herald и не мог не заметить не по делу улыбающееся лицо Дианы, которая позировала для фотографов с компанией расстроенных рестлеров, успокаивающих подавленного Стю. В газете приводились слова Дианы, заставлявшие мою кровь кипеть: «Папа был авторитетом для Винса, а Винс относился к Оуэну, как к сыну». Почему нельзя было отказаться от комментариев, хотя бы пока не закончилось расследование, и мы не узнали, будут ли предъявлены Винсу или организации обвинения? Ведь именно об этом нас просила вдова Оуэна!
Я позвонил Диане и совершенно не удивился, когда она стала огрызаться на меня. Она ошарашила меня заявлением, обвинив меня в зависти к Оуэну, поскольку он якобы был лучшим рестлером, чем я, и я не давал ему ходу. Она защищала Винса, заявив, что Оуэн мог бы также разбить себе голову в матче в клетке – это все случайности!
— Ты должна была просто отказаться от комментариев, — сказал я. – Неужели это так трудно, Диана? Винса еще даже не оправдали.
— Ты злишься на Винса еще с Survivor Series, потому что ты не хотел тогда проигрывать Шону Майклзу. Ты злишься на него, поэтому ты единственный, кто хочет судиться с ним.
— Диана, речь идет о Марте. Это ее решение!
Потом к разговору подключилась Элли, которая холодно заявила: «Знаешь, Брет, я ненавидела тебя с самого твоего рождения, и я рада, что, наконец, сказала это тебе». Я слушал, как они вдвоем кричат и ругаются, ощущая, словно мне на спину льют ледяную воду. Я всю жизнь старался защищать честь семьи, чтобы они могли мной гордиться, а теперь я просил Элли и Диану о том же, о чем бы их попросил и сам Оуэн, если бы мог. Держа трубку, я поднялся на ноги и закричал: «Если вы двое собираетесь использовать смерть Оуэна, чтобы вернуть работу своим мужьям, если вы немедленно не окажете поддержку Марте и детям Оуэна, я больше никогда в жизни не заговорю с вами!»
Я громко бросил трубку и снова сел с трясущимися руками, а дети пытались меня успокоить. Потом я, будто маленький мальчик, позвонил маме, чтобы рассказать, что мне наговорили Элли и Диана. Она заверила меня, что они со Стю будут поддерживать Марту; это было самым правильным выходом; это было их решением; и это никак не было связано со мной.
— Почему они все меня так ненавидят? – Спросил я, и она расплакалась.
— Дорогой, просто они до смерти тебе завидуют. Зависть – это страшная штука, и некоторые твои братья и сестры заражены ей. Они вовсе не хотят этого, просто они хотят быть похожими на тебя и иметь то, что имеешь ты, — она еще долго успокаивала меня.
На следующий день в Канзас-Сити я, Марта и ее юристы из Калгари встретились с Гарри и Анитой Роббами, уважаемыми миссурийскими адвокатами, которые, как мы надеялись, согласятся представлять интересы Марты в суде. В полдень мы отправились в полицейский участок Канзас-Сити, где нам продемонстрировали карабин, который страховщики использовали для соединения страховки Оуэна с кабелем. Начальник полиции и целая команда детективов объяснили нам, что, по их мнению, произошло. Некоторые из этих копов выбежали на ринг к Оуэну спустя 40 секунд после его падения и делали все, чтобы спасти его жизнь.
Я слышал, что изначально он должен был делать этот трюк, зажав между ног мексиканского карлика, которого одели в мой костюм после Монреаля, к моему ужасу полиция подтвердила этот слух. Карлика как раз уволили в тот день. Офицеры спокойно объясняли мне, что Оуэн был жив после падения и лежал на ринге 8 минут с разорванной аортой, и кровь заливала его легкие, пока он не захлебнулся. Он пытался сесть и успокоить зрителей, но не мог. Он упал на ринг с такой скоростью, что сломал почти все деревянные доски, а канаты провисли, словно они были сделаны из резины.
Нам также сказали, что вероятность выдвижения уголовных обвинений существует, но чрезвычайно мала.
После этого Роббы отвезли нас на Kemper Arena. Пока мы поднимались под своды арены, Эд Пипелла заметил, что за нами идет подозрительный настройщик страховки. Когда Эд спросил, кто он такой и что делает там, завязалась перепалка, пока охрана не увела настройщика.
Мы долго взбирались под крышу здания. Я хотел добраться до того места, откуда упал Оуэн, и стал взбираться по крутой лестнице. Меня затошнило, и я вспомнил строчку из «Английского пациента»: «Если я отдам свою жизнь в твои руки, ты не уронишь ее?» Это была долгая, нервная прогулка по узким мосткам к табло, и это при включенном освещении. Я мог только представить, как Оуэн бежит наверх в темноте, одетый в неудобный комбинезон, с надвинутой на глаза кепкой, чтобы его не узнали фанаты. Наверняка, ему было страшно перелезать через перила на мостках. Остановившись у табло, я стал искать место, к которому крепилась его страховка. Я представил, как он борется со своим плащом, тяжело дыша после спешного подъема наверх, и вдруг – щелк – карабин, который держал его в воздухе, резко открывается: его глубокие вдохи создавали гораздо большее давление, чем то, на которое был рассчитан карабин. В этот момент страховщики смотрели в другую сторону; когда они опустили головы вниз, к своему ужасу они обнаружили, что Оуэн падает, молотя по воздуху руками. Посмотрев вниз, я похолодел и удивился, как он позволил уговорить себя на такой трюк. Если бы Монреаля не было, думал я, и я остался бы в WWF, я бы никогда не допустил, чтобы такое произошло с Оуэном!
Вернувшись домой, я был еще более расстроен и запутан. Оуэн всегда был честен и хорош, в то время как я нарушал правила, был плохим парнем, выпивал, принимал наркотики и изменял жене. Почему же Бог забрал лучшего из двух? Однажды Оуэн сказал: «Ты можешь быть хорошим парнем и все делать правильно, но это еще ничего не значит». После его смерти Харты стали организовывать свои клики – Элли и Диана настойчиво требовали, чтобы Марта и родители немедленно наладили отношения с Винсом, изображая главу WWF каким-то святым, который любил всех Хартов.
Неудивительно, что отчаявшийся Брюс со своей школой рестлинга и потерянными вложениями в Stampede хотел получить финансовую помощь от Винса. Смит собирался подавать в суд на Винса, потому что, по его словам, они с Оуэном собирались открыть школу рестлинга. Да Оуэн не открыл бы с ним и киоска с мороженым! Когда я натыкался на них в доме Хартов, Элли и Диана требовали, чтобы я посвятил их в детали иска, но каждый раз, когда я пытался отстоять позицию Марты, все превращалось в громкие ссоры, которые расстраивали моих родителей и их внуков. Если бы Марта была немного добрее к ним вместо того, чтобы просить меня взять огонь на себя, она и остальные могли бы избежать стольких страданий. Но все это не должно было иметь ничего общего со мной или остальными Хартами.
В одном из множества злых телефонных сообщений Элли сказала мне: «У меня есть право кормить мою семью, и мои с Винсом дела не имеют ничего общего с тобой или со смертью Оуэна. Никто не хочет, чтобы ты был нашим представителем». Элли и Диана вскоре убедили Винса, что я манипулировал Мартой. После смерти Оуэна мы с Винсом почти договорились, что я смогу получить доступ к архиву своих матчей в WWF, права на которые принадлежали Винсу. Теперь юрист WWF заявил моему адвокату, Горду Кирку, что Винс не может припомнить, чтобы у нас был разговор на эту тему. Теперь Винс видел во мне врага и хотел причинить страдания, как будто я еще не настрадался.
Эрик попросил меня прилететь в Чикаго 25 июня и обсудить с ним мое положение. Я все еще не мог представить себе, что вернусь в ринг, но со временем я стал думать о том, что смерть Оуэна не должна была означать конец моей карьеры. Эрик был невероятно добр ко мне после смерти Оуэна, разрешив взять долгосрочный отпуск, и я хотел отплатить ему той же монетой.
На встрече Халк был настроен дружелюбно и сказал, что с нетерпением ждет возможности поработать со мной осенью того года. Эрик заговорил о возможности дать мне пояс мирового чемпиона, но он также понимал, что я еще не готов взять на себя ответственность и что мне еще нужно время, чтобы восстановиться физически и морально. Оба чутко выслушали мой рассказ о проблемах в семье Хартов после смерти Оуэна и как Винс предложил работу Джиму и Дэйви, переманив таким способом Элли и Диану на свою сторону и восстановив их против вдовы Оуэна. Эрик сказал, что если мне это поможет, он может вернуть работу Джиму и предложил мне попросить Джима позвонить ему. Я пожал им на прощание руки с полной уверенностью и желанием выступить с интервью на Nitro 5 июля в Georgia Dome. Эрик сказал, что я могу сказать все, что считаю нужным. Я думал об этом интервью следующие 10 дней. На самом деле, я не знал, что хотел бы сказать. Возможно, это были бы мои прощальные слова.
