Перед UFC 100 я был похож на старого медведя с занозой в заднице. Неделя до боя проходит жалко: ты просто сидишь и ждешь, когда уже наступит бой. Тренировки уже закончились. Большая часть подготовки завершена. Звонят друзья и спрашивают: «Что нового?» А ничего. Я просто сижу и жду, когда выйду в клетку на глазах у миллионов людей, и либо надеру чью-то задницу, либо буду посрамлен оппонентом. Вот и все.
Неделя перед боем — самая длинная в году. Я пытаюсь не думать о единственной вещи, о которой говорят все вокруг — о бое. Ты ничего не можешь поделать и только сводишь себя с ума мыслями о субботнем вечере, когда ты выйдешь на арену и займешься тем, к чему ты готовился несколько месяцев. Как говорится, делу время. Но мне нужно ходить на пресс-конференции и говорить о бое. Ходить на взвешивания и говорить о бое. Журналисты всегда задают одинаковые вопросы. Мое лицо мелькает везде. Я не могу сбежать от этого. Куда ни посмотри, с кем ни поговори, все напоминает о бое.
За неделю, предшествующую UFC 100, я сходил в кино 8 раз. Утренние или ночные сеансы — я просто хотел сбежать от давления на пару часов. Это напоминало затишье перед бурей.
Марти Морган работает моим главным тренером, потому что провел со мной много лет. Марти понимает меня — он знает, когда можно поговорить со мной о бое, а когда оставить меня в покое. Знает, когда мне нужны спарринг-партнеры, а когда лучше дать мне тренироваться в одиночку. Когда человек знает тебя настолько хорошо, его нельзя заменить. Он ключевая фигура и связывает все звенья.
Слава Богу, моя жена достаточно взрослая, чтобы понять, что я хочу делать. Она преодолела последние месяцы беременности практически в одиночестве, пока я тренировался. Она все поняла и этим оказала мне наилучшую поддержку.
После UFC 100 все изменилось. Все были на эмоциональном подъеме. Я никогда не испытывал столько счастья, но вместе с тем мне нужно было прочистить мозги. Я должен был выйти из «режима бойца» и снова стать мужем и отцом.
Люди должны это понимать. На бой выходит Брок Леснар, чемпион UFC, профессиональный боец смешанных единоборств. Но едва мэйн-ивент заканчивается, я сразу хочу провести время с моей женой и детьми и остальной частью семьи.
Едва пресс-конференция после UFC 100 закончилась, мы вылетели в Джексон-Хоул, штат Вайоминг, и провели целую неделю в лесу. Мы также посетили парк «Йеллоустон». Я хотел привыкнуть к новорожденному сыну.
Вернувшись в цивилизованный мир, я узнал, что Дана хочет, чтобы я защищал титул чемпиона против Шейна Карвина.
Я согласился. Почему? Потому что я никогда не отказывался от соперника, которого предлагали мне UFC. Хотите, чтобы я дрался с Шейном Карвином? Я выйду на бой с Шейном Карвином. И я защищу свой титул против него ровно так, как я бы сделал с любым достойным претендентом.
Но, начав подготовку к бою с Шейном, я почувствовал, что что-то не так. Я все время выматывался. Уставал. Изнемогал. Не было энергии.
Были дни, когда я приходил домой после тренировки и буквально не мог подняться с дивана. Некоторое время у меня были неприятности с желудком, но я сильно на них не зацикливался и продолжал подготовку. Большая ошибка. Стоило прислушаться к своему телу.
Это привело к серьезной проблеме. Здоровье ухудшалось день за днем, а день боя приближался. Мне предстояло сделать выбор. Я хотел быть честен с UFC, потому что они уже начали рекламировать бой. Но я знал, что не могу продолжать тренироваться и оставаться в форме. Что-то со мной было не так. Серьезно не так.
Я не привык сдаваться, и перенос боя с Шейном Карвином был одним из тяжелейших решений в моей жизни. Я обсудил ситуацию с женой, Марти и юристами, и все согласились, что другого выхода нет. Я был болен и должен был заботиться о своем здоровье.
Местный врач поставил мне диагноз мононуклеоз. Это выглядело логично. Тренировочный лагерь изматывает организм. Иммунная система может отказывать. Я мог подхватить болезнь, вроде мононуклеоза; такое постоянно случается с бойцами. И теперь случилось со мной. Так я думал.
Я не был рад от того, что подвел стольких людей, и уж тем более не был рад болезни; в общем, я решил свозить семью в Канаду. Я подумал, что мы могли бы отдохнуть на природе, где мой организм сможет восстановиться.
Едва мы расположились в западной Манитобе, я проснулся ночью с ужасной болью. Так плохо мне не было никогда. Пот лил ведрами, пропитав все простыни, у меня была горячка. Я даже не помнил, где нахожусь. Помню только взгляд Рены, а потом я снова заснул.
Вскоре я снова проснулся и заявил Рене, что мне нужно в больницу.
И быстро.
Я не мог самостоятельно стоять. Это что-то да значит, правда? Брок Леснар. Чемпион в смешанных единоборствах. Ну, знаете, самый опасный человек на планете. И он не может встать на ноги. Не может позаботиться о себе. Не может дойти от кровати до машины, чтобы спасти свою жизнь.
Мой брат Чад был с нами, он достаточно крепок, чтобы перенести меня на руках. Он погрузил меня в машину, и мы рванули в больницу, как сумасшедшие. Но как быстро он ни ехал, я все равно хотел разбить ему лицо, потому что мне казалось, что мы едва плетемся. Бедный Чад. Он мог бы давить на педаль газа обеими ногами и выжимать из машины максимум, но это все равно бы меня не устроило.
Боль была невыносимой, мне нужна была помощь, но мы застряли в глуши. Вам это покажется странным, но прерии Манитобы находятся в паре часов езды от любого ближайшего города. Спидометр показывал 140 км/ч, а я думал только о том, как бы заглушить боль и избить брата, который плелся, как улитка. Так мне казалось.
Мы добрались до больницы в городке под названием Брэндон, где мне немедленно дали морфий. Острая боль пропала, но я по-прежнему не понимал, что со мной происходит.
Когда состояние стабилизировалось врачи сделали рентген моего желудка, но рентген не показывает ткани и не дает полной картины. Врачи это понимали и хотели сделать компьютерную томографию, но в больнице был только один аппарат, и тот сломан. Мне пообещали починить его к 11 часам следующего утра.
Морфий вызвал у меня страшнейшую головную боль. Прошло 8 часов, но аппарат томографии так и не починили. Как говорится, в ненужном месте в ненужное время. Больше всего меня беспокоило отсутствие возможности контроля над ситуацией.
Называйте это эгоизмом, или наглостью, или надменностью, или как хотите, но я привык контролировать ситуацию. Кто-то родился лидером, а кто-то — ведомым. Я родился быть главным. И это не просто занятие, это моя натура.
Оказавшись в больнице под морфием, я был беспомощен и ненавидел каждую секунду в этом состоянии. Рена, беременная моим третьим ребенком, нашим вторым сыном (чего тогда еще никто не знал), часами сидела возле моей койки. Таким она меня еще никогда не видела. Она была напугана и готова действовать, если бы у нас созрел стоящий план.
Время шло. Деталь для аппарата так и не привезли. Мое состояние ухудшалось. Я не знал, умираю ли я, но ощущения были похожие.
Мне дали больше морфия и покормили куриным бульоном. Врачи хотели чем-нибудь подпитать меня, но бульон не зашел, и меня начало рвать. Морфий заморозил мое тело, но я понимал, что со мной что-то не так. Когда тело не принимает даже куриный бульон, ты в большой беде. Но все это волновало меня меньше того факта, что я не мог разобраться, что случилось, а врачи не могли сделать снимок моего желудка. Врач не мог поставить диагноз. Он ждал, когда привезут новую деталь аппарата. Время текло, и я уже начал бояться, что никогда не выберусь из проклятой больницы живым.
Я вложил всю веру во врачей той больницы. Зря. Это едва не стоило мне карьеры. А, быть может, и жизни.
Прошел еще день, и мне стало хуже. Я провел в больнице выходные, но аппарат так и не заработал. Меня заверяли, что деталь уже в пути и надо еще немного подождать.
Мое состояние давно перешло черту простого опасения. Сколько еще можно ждать? Нельзя ли сказать точнее, чем «мы ждем деталь» и «она скоро придет»? Что значит скоро? Сколько мне еще ждать, пока вы меня вскроете, чтобы не дать умереть?
Когда я сказал Рене, что умру там в ожидании аппарата, мы оба поняли, что нужно делать. Я сказал: «Давай убираться отсюда». Она обрадовалась этим словам, потому что думала также.
Я позвал одну из медсестер и попросил увеличить дозу болеутоляющих. Но я не объяснил, что наркоз мне нужен, потому что я собираюсь сбежать и проделать большой путь в машине. Рена и я собирались направиться в сторону американской границы, чтобы я попал в нормальную больницу.
Но мне нужен был план перед отъездом. Город Бисмарк, штат Северная Дакота, был ближайшим к нам американским городом, поэтому я позвонил Киму Сэботу. Его сын Джесси был моим соседом в колледже Bismarck State. Ким боролся с собственными проблемами со здоровьем долгое время, и он убедил меня, что в больнице города Бисмарка есть все необходимое.
Пункт назначения? Бисмарк!
Рена выкатила меня из больницы, усадила на пассажирское сиденье, и мы были таковы. Как и Чад, она ехала со скоростью только 140 км/ч, что сводило меня с ума. В машине стоял ограничитель скорости, который не позволял разгоняться дальше.
Дорога от канадской больницы до Бисмарка заняла 4 часа, в течение которых меня сопровождала невыносимая боль. Мой болевой порог превышает болевой порог большинства людей, но даже я не мог это терпеть. Казалось, что мне выстрелили в живот из дробовика, потом присыпали рану солью и табаком и принялись колоть вилкой.
Рена доставила меня в Бисмарк, и мы сразу поняли, что попали в руки профессионалов. Не прошло и 20 минут, а я уже проходил КТ и получил антитела. Спустя еще несколько минут врачи поставили мне диагноз — дивертикулит. Мне сказали, что у меня дыра в желудке. Выделения моего же организма отравили мое тело. Неудивительно, что я чувствовал, будто умираю.
Врачи в Бисмарке знали, кто я такой и чем зарабатываю на жизнь. Это значило, что они понимали, что не могут просто разрезать меня (это означало бы конец карьере), и старались избежать этого всеми силами. Тогда они приняли решения.
Мне дали 8 часов. Если препараты сработают, моему организму дадут дополнительное время. Если нет, врачам придется провести операцию и хирургически удалить большой кусок моего кишечника.
Следующие 7 часов я пролежал в больнице с температурой под 40 градусов. Врачи начали обсуждать операцию. Дело принимал скверный оборот, речь зашла о моей жизни.
За 15 минут до срока жар, наконец, начал спадать. Мне удалось избежать радикального вмешательства.
Если бы в тот день дежурили другие врачи, я бы мог проходить с калоприемником следующие несколько месяцев и пройти еще несколько операций. Доктор принял замечательное решение. Его 28-летний опыт спас мне жизнь… он подарил мне возможность жить счастливой жизнью с женой и детьми. Этого я не забуду. Спасибо, доктор Брудерер. Я буду всегда помнить то, что вы сделали для меня и моей семьи.
Хотя я избежал хирургического вмешательства, дыра в моем желудке никуда не делась и продолжала убивать меня. Я умирал.
Следующие 11 дней я провел в больнице без еды и воды. Меня кормили раствором и тонной обезболивающих препаратов. Я жил, словно в тумане.
Придя в себя и оглядевшись, я увидел трубки для вливания раствора и жену, сидящую возле кровати. Рена рассказала, что постоянно созванивалась с юристами, но я даже не замечал этого. Она заметила, что звонил сам Дана Уайт и предлагал перевезти меня на вертолете UFC в частную клинику. Марти ехал ко мне. Этого я тоже не знал. Да и как я мог знать что-либо? Из-за обилия препаратов я едва приходил в сознание, но в сознании я только и думал о том, что умираю.
Однажды я очнулся, взял сотовый и начал звонить всем контактам из списка: моим менеджерам, юристам, тренерам — всем, и уволил всех до единого. Если бы ваш номер был в моем списке, я бы либо ушел от вас, либо уволил.
Придя в себя, я восстановил все отношения. Оказавшись на больничной койке, я стал сам не свой и теперь вспоминаю то время со смехом. Мне это кажется забавным, но не все мои абоненты проявили чувство юмора тогда, да и сегодня. Ну ладно. Надеюсь, когда-нибудь и до них дойдет. Признаюсь, я был в весьма подавленном настроении и не контролировал себя, совершая те звонки.
Рена уговаривала меня думать о хорошем, но, лежа в больничной койке, я решил уйти из спорта. В числе моих абонентов был и Дана Уайт. Он из тех, кто теперь любит посмеяться над теми моими звонками из больницы. Таков характер Даны. Мне это нравится, потому что, уверен, он наслышался от меня достаточно за те полторы недели, что я провел в больнице. Я помню, как объявил Дане о своем уходе. Теперь мы смеемся, вспоминая тот разговор. А тогда нам было не до смеха.
Я хотел жить. Хотел выбраться из больницы и проводить время с семьей. Все остальное было вторичным. Я собирался стать фермером. Кроме шуток. Все спрашивают меня, не боялся ли я лишиться карьеры в UFC, права защищать мой пояс. Меня это не беспокоило, потому что, лежа в больничной койке, я уже мысленно стал фермером Броком.
По истечении 11 дней в больнице, меня выкатили на инвалидной коляске к машине, потому что у меня не хватало сил идти самому. В тот момент я подумал об интересной вещи. 4 месяца назад я был неуязвим, а теперь сижу в инвалидной коляске. Посмотрев на Рену, я сказал: «Вот вам и самый опасный человек в мире, да?» — и засмеялся.
Возвращение домой оказалось для меня еще более трудным делом, чем пребывание в больнице. Действие медикаментов прекращалось, и с каждым движением боль становилась все сильнее. Я ощущал каждую кочку на дороге. Но хуже боли были мысли о моем состоянии. Я не хотел смотреть в зеркало, потому что боялся не узнать себя в отражении. Я знал, что мне придется посмотреть в лицо фактам рано или поздно. Поэтому в итоге я медленно подошел к зеркалу во весь рост в нашей спальне. Уставился на отражение, не веря, что это я, и пробормотал: «О да, я самый опасный человек в мире. Чемпион в смешанных единоборствах».
Рена стояла за мной, и я услышал ее шепот: «Так и есть».
Я сказал свои слова с иронией. А она честно.
Именно в тот момент я решил вернуться в строй. Больше не жалеть себя. Настало время снова взять ситуацию под контроль. Если мне суждено уйти на пенсию, я сделаю это на своих условиях, а не из-за глупой болезни.
Дыра в желудке. До сих пор не верится.
Спустя пару недель я отправился в клинику на полное медобследование. Я оказался в известной на весь мир клинике Mayo, потому что Дана дал моим юристам контакты нужных людей и вскоре им удалось продвинуть меня вне очереди.
После бесконечных тестов врачи в Mayo заявили, что лучшим способом добиться полного восстановления является операция. Они хотели вырезать около 30 см из моего кишечника. Я решил послушать другие варианты, потому что идеальный вариант меня не устраивал.
Врачи заверили, что я вне прямой опасности, поэтому операцию можно сделать в любое время. Это меня устроило.
Мне разрешили тренироваться, не перенапрягаясь. Конечно, я отправился в зал на следующий же день, но я подошел к делу с умом. Я просто прогулялся по беговой дорожке. Это не сравнится с сидением в инвалидной коляске — я начал чем-то заниматься.
Видели бы вы меня. Я был похож на кусок дерьма. Я часто смотрел на фотографию из колледжа, когда боролся по тяжеловесам и весил около 120 кг. Я был гибким и сильным. И тогда я поставил себе цель снова выглядеть так же, как на той фотографии.
Мне нужно было набрать старую форму, а значит, полностью изменить образ жизни. Прежняя жизнь не позволила бы мне снова набрать массу и избежать новых дыр в желудке, которые едва не убили меня. Я не уважаю своих соперников, но я должен был уважать дивертикулит. Мы провели изматывающий бой, и я не хотел давать ему шанс взять реванш.
Я полностью изменил рацион. Больше овощей. Гораздо больше протеина. Никаких консервов или обработанных продуктов.
Вскоре я стал повышать нагрузку в зале каждый день, включая кардио и веса. Чуть больше каждый день.
Я применил к болезни тот же подход, который использую при подготовке к боям. Я хотел победить. Я хотел вбить болезнь в маты так же, как вбил в маты Фрэнка Мира на UFC 100. Я проводил главный бой в жизни, и новый раунд начинался каждый новый день.
В январе 2010 года я снова отправился в клинику Mayo на проверку, где меня подвергли компьютерной томографии. Врачи глазам своим не поверили. Они не могли поверить, что мой желудок мог настолько восстановиться без операции. Это назвали исключительным случаем.
Я не могу описать, какие эмоции испытал при этой новости. Мне не придется резать кишки. Не придется ходить с калоприемником. Я смогу играть с детьми, оставаться самим собой и даже стать умнее, лучшее, здоровее. Я по-другому взглянул на жизнь.
Думаю, меня благословил сам Бог.
Моя удивительная жена снова доказала, что останется рядом со мной, что бы ни произошло. У меня было двое здоровых детей и, как выяснилось, третий, мой сын Дюк, также ждал своей очереди появиться на свет. Я снова смогу выступать. Я даже нашел для себя новый вызов: восстановиться после болезни и вернуться более сильным и здоровым. Больше я не стану воспринимать дары Господа как данное.
Как сильно бы я ни хотел тогда начать тренироваться и вернуться в восьмиугольник, я хочу, чтобы все понимали одну вещь. Да, я хотел стать лучшим тяжеловесом в истории спорта. Да, я хотел стать сильнее, здоровее, мощнее, чем раньше. Да, я хотел доказать миру, что я самый великий чемпион UFC в истории.
Но для меня важнее было другое желание — быть лучшим мужем для Рены и лучшим отцом для детей. Было бы круто стать лучшим бойцом в истории UFC, но это ничего не значит без семьи. Они для меня все и всегда будут моим первым приоритетом. Я ненавижу все, через что прошел, но благодаря этому я стал больше ценить семью.
Таким образом, при поддержке семьи я подготовился к возвращению. Если я победил дивертикулит, ни один человек на земле не сможет меня остановить.
